Жарко. Крестьянина, едущего по грязной, пыльной дороге, совсем разморило.

    - Не помню такого жаркого лета! - бормочет он.

    - И я тоже, - замечает лошадь.

    - Что? Что такое? - вскрикнул крестьянин, - первый раз слышу, чтобы лошадь говорила.

    - И я тоже, - согласилась телега.

         2. К Державину пришел какой-то сочинитель прочесть свое произведение. Старик часто засыпал при таких чтениях. Так случилось и на этот раз. Жена Державина, сидевшая рядом, непрестанно толкала его. Но сон так одолел старика, что он даже захрапел. Когда жена разбудила его, Державин в гневе закричал:

            - Ты никогда не дашь мне выспаться!

         3. Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал сердито: «Мы отставим тебя от Академии».- «Нет,- возразил великий человек,- разве Академию отставите от меня.

         4. Двух кокеток, между собою поссорившихся, спросил Кульковский:

            - О чем вы бранитесь?

            - О честности,- отвечали те.

            - Жаль, что взбесились из-за того, чего у вас нет,- сказал он.

         5. Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговора о дамских нарядах:

            - Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.

            - Ах, сударыня,- обрадовались мужчины,- это было бы самым лучшим нарядом.

         6. В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе в присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!», то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется».

         7. По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.

            Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обершталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

            - Где мое место? - спросил он чиновников.

            - Здесь, ваше превосходительство,- отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

            - Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью,- заметил Нарышкин.

            - Уже несколько лет,- продолжали чиновники,- как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

            - Так мне нечего здесь делать,- сказал Нарышкин,- мое место занято.

            С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.

8. Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия, гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный открытый стол на 30, на 50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол, кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. Крылов рассказывал, что к одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также, разумеется, слуги обходили блюдами его как можно чаще. Однажды понесчастливилось ему пуще обыкновенного: он почти голодный встал из-за стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя мимо него, в первый раз заговорил с ним и спросил: «Доволен ли ты?» - «Доволен, ваше сиятельство,- отвечал он с низким поклоном,- все было мне видно».

         9. Отец декабриста, Иван Борисович Пестель, сибирский генерал-губернатор, безвыездно жил в Петербурге, управляя отсюда сибирским краем. Это обстоятельство служило постоянным поводом для насмешек современников. Однажды Александр I, стоя у окна Зимнего дворца с Пестелем и Ростопчиным, спросил:

            - Что это там, на церкви, на кресте черное?

            - Я не могу разглядеть, ваше величество,- ответил Ростопчин,- это надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза: он видит отсюда, что делается в Сибири.

10. Александр Павлович Башуцкий рассказывал о случае, приключившемся с ним. По званию своему камерпажа он в дни своей молодости часто дежурил в Зимнем дворце. Однажды он находился с товарищами в огромной Георгиевской зале. Молодежь расходилась, начала прыгать и дурачиться. Башуцкий забылся до того, что вбежал на бархатный амвон под балдахином и сел на императорский трон, на котором стал кривляться и отдавать приказания. Вдруг он почувствовал, что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней престола. Башуцкий обмер. Его выпроваживал сам государь, молча и грозно глядевший. Но должно быть, что обезображенное испугом лицо молодого человека его обезоружило. Когда все пришло в должный порядок, император улыбнулся и промолвил: «Поверь мне! Совсем не так весело сидеть тут, как ты думаешь».

         11. Император Александр увидел, что на померанцевом дереве один уже остался плод, и хотел его сберечь и приказал поставить часового; померанец давно сгнил, и дерево поставили в оранжерею, а часового продолжали ставить у пустой беседки. Император проходил мимо и спросил часового, зачем он стоит.

            - У померанца, ваше величество.

            - У какого померанца?

   - Не могу знать, ваше величество.

 12. По какому-то ведомству высшее начальство представляло несколько раз одного из своих чиновников то к повышению чинов, то к денежной награде, то к кресту, и каждый раз император Александр I вымарывал его из списка. Чиновник не занимал особенно значительного места, и ни по каким данным он не мог быть особенно известен государю. Удивленный начальник не мог решить свое недоумение и, наконец, осмелился спросить у государя о причине неблаговоления его к этому чиновнику. «Он пьяница»,- отвечал государь. «Помилуйте, ваше величество, я вижу его ежедневно, а иногда и по несколько раз в течение дня; смею удостоверить, что он совершенно трезвого и добронравного поведения и очень усерден к службе; позвольте спросить, что могло дать вам о нем такое неблагоприятное и, смею сказать, несправедливое понятие».- «А вот что,- сказал государь.- Одним летом, в прогулках своих я почти всякий день проходил мимо дома, в котором у открытого окошка был в клетке попугай. Он беспрестанно кричал: «Пришел Гаврюшкин - подайте водки».

            Разумеется, государь кончил тем, что дал более веры начальнику, чем попугаю, и что опала с несчастного чиновника была снята.

         13. Известная герцогиня Бенигна Бирон была весьма обижена оспой и вообще на взгляд не могла назваться красивою, почему, сообразно женскому кокетству, старалась прикрывать свое безобразие белилами и румянами. Однажды, показывая свой портрет Кульковскому, спросила его:

            - Есть ли сходство?

            - И очень большое,- отвечал Кульковский,- ибо портрет походит на вас более, нежели вы сами.

            Такой ответ не понравился герцогине, и, по приказанию ее, дано было ему 50 палок.

         14. Однажды, на большом обеде, где находился и отец Сумарокова, Александр Петрович громко спросил присутствующих:

            - Что тяжелее, ум или глупость?

            Ему отвечали:

            - Конечно, глупость тяжелее.

            - Вот, вероятно, оттого батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а меня парой.

         15. Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков пришел однажды к Сумарокову.

            - Сумароков великий человек! Сумароков первый русский стихотворец! - сказал он ему.

            Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему:

            - Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец - я, второй - Ломоносов, а ты только что третий.

            Сумароков чуть его не зарезал.

         16. В каком-то губернском городе дворянство представлялось императору Александру в одно из многочисленных путешествий его по России. Не расслышав порядочно имени одного из представлявшихся дворян, обратился он к нему.

            - Позвольте спросить, ваша фамилия?

            - Осталась в деревне, ваше величество,- отвечает он,- но, если прикажете, сейчас пошлю за нею.

17. Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю Багратиону и сказал: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить. Багратион отвечал: «Неприятель у нас на носу? на чьем? Если на вашем, так он близко; а коли на моем, так мы успеем еще отобедать».

18. Государь долго не производил Болдырева в генералы за картежную игру. Однажды, в какой-то праздник во, дворце, проходя мимо него в церковь, он сказал: «Болдырев, поздравляю тебя!» Болдырев обрадовался, все бывшие тут думали, как и он, и поздравляли его. Государь вышел из церкви и, проходя опять мимо Болдырева, сказал ему: «Поздравляю тебя: ты, говорят, вчерась выиграл». Болдырев был в отчаянии.

19. Адмирал Чичагов, после неудачных действий своих при Березине в 1812 году, впал в немилость и, получив значительную пенсию, поселился за границей. Он невзлюбил Россию и постоянно отзывался о ней резко свысока. П. И. Полетика, встретившись с ним в Париже и выслушав его осуждения всему, что у нас делается, наконец, сказал ему со своей язвительной откровенностью:

            - Признайтесь, однако ж, что есть в России одна вещь, которая так же хороша, как и в других государствах.

            - А что, например?

            - Да хоть бы деньги, которые вы в виде пенсии получаете из России.

20. Царевич грузинский, отличавшийся своею ограниченностью, был назначен присутствующим в правительствующем Сенате.

            Одно известное царевичу лицо обратилось к нему с просьбой помочь ему в его деле, назначенном к слушанию в Сенате. Царевич дал слово. После, однако, оказалось, что просителю отказали, и царевич, вместе с другими сенаторами, подписал определение. Проситель является к нему.

            - Ваша светлость,- говорит он,- вы обещали мне поддержать меня в моем деле.

            - Обещал, братец.

            - Как же, ваша светлость, вы подписали определение против меня?

            - Не читал, братец, не читал.

            - Как же, ваша светлость, вы подписываете, не читая?

-         Пробовал, братец,- хуже выходит.

          21. Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа Платова, который сказал ей, что он с короткими своими gриятелями ездил в Царское Село:

            - Что вы там делали - гуляли?

            - Нет, государыня,- отвечал он, разумея по-своему слово гулять,- большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осушили.

22. Говорили, что Платов вывез из Лондона, куда ездил он в 1814 году в свите Александра, молодую англичанку в качестве компаньонки. Кто-то,- помнится, Денис Давыдов,- выразил ему удивление, что, не зная по-английски, сделал он подобный выбор. «Я скажу тебе, братец,- отвечал он,- это совсем не для физики, а больше для морали. Она добрейшая душа и девка благонравная; а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять ярославская баба».

23. Когда после гр. Ростопчина сделали генерал-губернатором Москвы графа Александра Петровича Тормасова, граф Ростопчин сказал: «Москву подтормозили! Видно, прытко шла!» Гр. Тормасов, услыхав об этом каламбуре, отвечал: «Ничуть не прытко: она, напротив, была совсем растоптана!»

24. Однажды преследовал Апраксин Волконского своими жалобами, Тот, чтобы отделаться, сказал ему: «Да подожди, вот будет случай награждения, когда родит великая княгиня Александра Федоровна».- «А как выкинет? - подхватил Апраксин.

25.     Одного умершего положили в гроб, который заколотили и вынесли в склеп в ожидании отправления куда-то на семейное кладбище. Чрез несколько времени гроб открывается. Что же тому причиною? «Волоса,- отвечает граф Красинский,- и борода так разрослись у мертвеца, что вышибли крышку гроба».

26. Педрилло (итальянский придворный скрипач) дал пощечину одному истопнику и за это был приговорен к штрафу в три целковых.

            Бросив на стол вместо трех шесть целковых. Педрилло дал истопнику еще пощечину и сказал:

            - Ну, теперь мы совсем квиты.

         27. В начале 20-х годов московская молодежь была приглашена на замоскворецкий бал к одному вице-адмиралу, состоявшему более по части пресной воды. За ужином подходит он к столу, который заняли молодые люди. Он спрашивает их: - Не нужно ли вам чего?! - «Очень нужно,- отвечают они,- пить нечего».- Степашка,- кричит хозяин,- подай сейчас этим господам несколько бутылок кислых щей». Вот картина! Сначала общее остолбенение, а потом дружный хохот,

         28. Александр Булгаков рассказывал, что в молодости, когда он служил в Неаполе, один англичанин спросил его: «Есть ли глупые люди в России?» Несколько озадаченный таким вопросом, он отвечал: «Вероятно, есть и не менее, полагаю, нежели в Англии».- «Не в том дело,- возразил англичанин.- Вы меня, кажется, не поняли; а мне хотелось узнать, почему правительство ваше употребляет на службу чужеземных глупцов, когда имеет своих?

            Вопрос, во всяком случае, не лестный для того, кто занимал посланническое место в Неаполе.

         29. Вследствие какой-то проказы за границею Голицын получил приказание немедленно возвратиться в Россию, на жительство в деревне своей безвыездно. Возвратившись в отечество, он долгое время колесил его во все направления, переезжая из одного города в другой. Таким образом; приехал он, между прочим, в Астрахань, где приятель его Тимирязев был военным губернатором. Сей последний, немало удивился появлению его. «Как попал ты сюда,- спрашивал он,- когда повелено тебе жить в деревне?» - «В том-то и дело,- отвечает Голицын,- что я все ищу, где может быть моя деревня: объездил я почти всю Россию, а все деревни моей нет как нет, куда ни заеду, кого ни спрошу».

         30.  Князь В. должен был Толстому по векселю довольно значительную сумму. Срок платежа давно прошел, и дано было несколько отсрочек, но денег князь ему не выплачивал. Наконец Толстой, выбившись из терпения, написал ему: «Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой сполна, то не пойду я искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства».

31. Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом, и сказал слуге: если меня не примут, то запиши меня. Когда слуга возвратился, и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его: «А записал ли ты меня?» - «Записал.- «Что же ты записал?» - «Карамзин, граф истории».

32. В 1828 году, во время турецкой войны, Ланжерон состоял главнокомандующим придунайских княжеств. Однажды, после довольно жаркого дела, совсем в сумерки, в кабинет к нему врывается плотно закутанная в черный плащ и с густой вуалью  на лице какая-то незнакомая ему дама, бросается ему на шею и шепотом, начинает говорить ему, что она его обожает и убежала, пока мужа нет дома, чтобы, во-первых, с ним повидаться, во-вторых, напомнить ему, чтобы он не забыл попросить главнокомандующего о том, что вчера было между ними условлено. Ланжерон тотчас же сообразил, что дама ошибается, принимает его, вероятно, за одного из подчиненных, но, как истый волокита, не разуверил свою посетительницу, а, напротив, очень успешно разыграл роль счастливого любовника. Как и следовало ожидать, все разъяснилось на другой же день, но от этого Ланжерон вовсе не омрачился, и, встретив несколько дней спустя свою посетительницу, которая оказалась одной из самых хорошеньких женщин в Валахии, он любезно подошел к ней и с самой утонченной любезностью сказал ей, что он передал главнокомандующему ее поручение и что тот в ее полном распоряжении. Дама осталась очень довольной, но адъютант, говорят, подал в отставку.

33. Граф Платов любил пить с Блюхером. Шампанского Платов не любил, но был пристрастен к цимлянскому, которого имел порядочный запас. Бывало, сидят да молчат, да и налижутся. Блюхер в беспамятстве спустится пол стол, а адъютанты его поднимут и отнесут в экипаж. Платов, оставшись один, всегда жалел о нем:

            - Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает.

            - Но, ваше сиятельство,- заметил однажды Николай Федорович Смирной, его адъютант или переводчик,- Блюхер не знает по-русски, в вы по-немецки; вы друг друга не понимаете, как же вы находите удовольствие в знакомстве с ним?

            - Э! Как будто надо разговоры; я и без разговоров знаю его душу; он потому и приятен, что сердечный человек.

34. Однажды Татьяне Борисовне Потемкиной, столь известной своею богомольностью и благотворительностью, доложили, что к ней пришли две монахини просить подаяния на монастырь. Монахини были немедленно впущены. Войдя в приемную, они кинулись на пол, стали творить земные поклоны и вопить, умоляя о подаянии. Растроганная Татьяна Борисовна пошла в спальню за деньгами, но, вернувшись, остолбенела от ужаса. Монашенки неистово плясали вприсядку. То были Кологривов и другой проказник.

35. Генерал от инфантерии Христофор Иванович Бенкендорф был очень рассеян.

            Проезжая через какой-то город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя.

         - Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства? - спрашивает его почтмейстер.

          - Моя фамилия? Моя фамилия? - повторяет он несколько раз, и никак не может вспомнить. Наконец говорит, что придет после, и уходит. На улице встречается он со знакомым.

          - Здравствуй, Бенкендорф!

- Как ты сказал? Да, да, Бенкендорф! - и тут же побежал на почту.

36. А. М. Пушкин спрашивал путешествующего англичанина: «Правда ли, что изобрели в Англии машину, в которую вводят живого быка и полтора часа спустя, подают из машины выделанные кожи, готовые бифштексы, гребенки, сапоги и прочее»..- «Не слыхал,- простодушно отвечал англичанин,- при мне еще не было; вот уже два года, что я разъезжаю по твердой земле. Может быть, эта машина изобретена без меня».

37. Известно, что князь А. А. Шаховский, человек очень умный, талантливый и добрый, был ужасно вспыльчив, Он приходил в неистовое отчаяние при малейшей безделице, раздражавшей его, особенно когда он ставил на сцене свои пьесы. Любовь его к сценическому искусству составляла один из главных элементов его жизни и главных источников его терзаний.

            На репетиции какой-то из его комедий, в которой сцена представляла комнату при вечернем освещении, Шаховский был недоволен всем и всеми, волновался, бегал, делал замечания артистам, бутафорам, рабочим и, наконец, обернувшись к лампе, стоявшей на столе среди сцены, закричал ей:

- Матушка, не туда светишь!

38. А. С. Грибоедов был отличный пианист и большой знаток музыки: Моцарт, Бетховен, Гайдн и Вебер были его любимые композиторы. Однажды сказали ему: «Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов: вы поэт, музыкант, были лихой кавалерист, и, наконец, отличный лингвист! (Он кроме пяти европейских языков основательно знал персидский и арабский языки). Он улыбнулся, взглянул своими умными глазами из-под очков и отвечал: «Поверь мне, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего».

         39. В старые годы московских порядков жила богатая барыня и давала балы, то есть балы давал муж, гостеприимный и пиршестволюбивый москвич, жена же была очень скупа и косилась на эти балы. За ужином садилась она обыкновенно особняком у дверей, через которые вносились и уносились кушанья. Этот обсервационный пост имел две цели: она наблюдала за слугами, чтобы они как-нибудь не присвоили себе часть кушаний; а к тому же должны были они сваливать ей на тарелку все, что оставалось на блюдах после разноски по гостям, и все это уплетала она, чтобы остатки не пропадали даром. Эта барыня приходилась сродни Американцу Толстому. Он прозвал ее: тетушка сливная лохань.

         40. Один старый вельможа, живший в Москве, жаловался на свою каменную болезнь, от которой боялся умереть.

            - Не бойтесь,- успокаивал его Нарышкин.- Здесь деревянное строение на каменном фундаменте долго живет.

         41. Граф Хвостов любил посылать, что ни напечатает, ко всем своим знакомым, тем более к людям известным. Карамзин и Дмитриев всегда получали от него в подарок его стихотворные новинки. Отмечать похвалою, как водится, было затруднительно. Но Карамзин не затруднялся. Однажды он написал к графу, разумеется, иронически: «Пишите! Пишите! Учите наших авторов, как должно писать!» Дмитриев укорял его, говоря, что Хворостов будет всем показывать это письмо и им хвастаться; что оно будет принято одними за чистую правду, другими за лесть; что и то, и другое нехорошо.

            - А как же ты пишешь? - спросил Карамзин.

            - Я пишу очень просто. Он пришлет ко мне оду или басню; я отвечаю ему: «Ваша ода, или басня, ни в чем не уступает старшим сестрам своим!» Он и доволен, а между тем это правда.

         42. За обедом Иван Андреевич Крылов не любил говорить, но, покончив с каким-нибудь блюдом, по горячим впечатлениям высказывал свои замечания. Так случилось и на этот раз. «Александр Михайлович, а Александра-то Егоровна какова! Недаром в Москве жила: ведь у нас здесь такого расстегая никто не смастерит - и ни одной косточки! (Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают), Крылов ударял себя при этом ниже груди).

         43. Бутурлин был нижегородским военным губернатором. Он прославился глупостью и потому скоро попал в сенаторы. Государь в бытность свою в Нижнем сказал, что он будет завтра в кремле, но чтобы об этом никто не знал. Бутурлин созвал всех полицейских чиновников и объявил им о том под величайшим секретом. Вследствие этого кремль был битком набит народом. Государь, сидя в коляске, сердился, а Бутурлин извинялся, стоя в той же коляске на коленях. Тот же Бутурлин прославился знаменитым приказом о мерах против пожаров, тогда опустошавших Нижний. В числе этих мер было предписано домохозяевам за два часа до пожара давать знать о том в полицию.

         44. Граф Вьельгорский спрашивал провинциала, приехавшего в первый раз в Петербург и обедавшего у одного сановника, как показался ему обед. «Великолепен,- отвечал он,- только в конце обеда поданный пунш был ужасно слаб». Дело в том, что провинциал выпил залпом теплую воду с ломтиком лимона, которую поднесли для полоскания рта.

         45. Старуха Загряжская говорила великому князю Михаилу Павловичу: «Не хочу умереть скоропостижно. Придешь на небо угорелая и впопыхах, а мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто был Лжедмитрий, кто Железная маска и шевалье д'Еон - мужчина или женщина? Говорят также, что Людовик XVII увезен из Тампля и его спасли; мне и об этом надо спросить».

            - Так вы уверены, что попадете на небо? - ответил великий князь.

            Старуха обиделась и с резкостью ответила: «А вы думаете, я родилась на то, чтобы торчать в прихожей чистилища?

         46. Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины».

         47. Во флоте, во время управления морским министерством князя Меншикова, служил в ластовом экипаже один генерал, дослужившийся до этого чина, не имея никакого ордена. В один из годовых праздников все чины флота прибыли к князю для принесения поздравления, в том числе был и означенный генерал. Приближенные князя указали ему на этого генерала как на весьма редкий служебный случай, с тем, чтобы вызвать князя к награде убеленного сединами старика; но Меншиков, пройдя мимо, сказал: «Поберегите эту редкость».

         48. В морском ведомстве производство в чины шло в прежнее время так медленно, что генеральского чина достигали только люди пожилые, а полного генерала - весьма престарелые. Этими стариками наполнены были адмиралтейств-совет и генерал-аудиториат морского министерства, в память прежних заслуг. Естественно, что иногда в короткое время умирали, один за другим, несколько престарелых адмиралов; при одной из таких смертностей император Николай Павлович спросил Меншикова:

            - Отчего у тебя часто умирают члены адмиралтейств-совета?

            - Кто же умер? - спросил в свою очередь Меншиков.

            - Да вот такой-то, такой-то-- сказал государь, насчитав три или четыре адмирала.

-         О, ваше величество,- отвечал князь,- они уже давно умерли, а в это время их только хоронили!

         49. В бытность Грибоедова в Москве, в 1824 году, он сидел как-то в театре с известным композитором Алябьевым, и оба очень громко аплодировали и вызывали актеров.

            В партере и в райке зрители вторили им усердно, а некоторые стали шикать, и из всего этого вышел ужасный шум. Более всех обратили на себя внимание Грибоедов и Алябьев, сидевшие на виду у всех, а потому полиция сочла их виновниками происшествия. Когда в антракте они вышли в коридор, к ним подошел полицмейстер Ровинский, в сопровождении квартального, и тут произошел между Ровинским и Грибоедовым следующий разговор.

            Р. Как ваша фамилия? - Г. А вам на что? - Р. Мне нужно знать.- Г. Я. Грибоедов.- Р. (квартальному). Кузьмин, запиши.- Г. Ну, а как ваша фамилия? - Р. Это что за вопрос? - Г. Я хочу знать, кто вы такой. Р. Я полицмейстер Ровинский.- Г. (Алябьеву). Алябьев, запиши.

         50. В 1811 году в Петербурге сгорел большой каменный театр. Пожар был так силен, что в несколько часов совершенно уничтожилось его огромное здание. Нарышкин, находившийся на пожаре, сказал встревоженному государю:

            - Нет ничего более: ни лож, ни райка, ни сцены,- все один партер.

         51. Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел беспрерывный дождь. Государь изъявил сожаление. «По крайней мере, принц не скажет, что ваше величество его сухо приняли»,- заметил Нарышкин.

         52. В начале 1809 года, в пребывание здесь прусского короля и королевы, все знатнейшие государственные и придворные особы давали великолепные балы в честь великолепных гостей. А. Л. Нарышкин сказал притом о своем бале: «Я сделал то, что было моим долгом, но я и сделал это в долг».

            - Он живет открыто,- отозвался император об одном придворном, который давал балы чуть ли не каждый день.

            - Точно так, ваше величество,- возразил Нарышкин,- у него два дома в Москве без крыш.

         53. Однажды в Петербурге граф Хвостов долго мучил у себя на дому племянника своего Ф. Ф. Кокошкина (известного писателя) чтением ему вслух бесчисленного множества своих виршей. Наконец Кокошкин не вытерпел и сказал ему:

            - Извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю; а я пешком!

            - Что же ты мне давно не сказал, любезный! - отвечал граф Хвостов.- У меня всегда готова карета, я тебя подвезу!

            Но только что они сели в карету, граф Хвостов выглянул в окно и закричал кучеру: «Ступай шагом!», а сам поднял стекло кареты, вынул из кармана тетрадь и принялся снова душить чтением несчастного запертого Кокошкина.

         54. Однажды приглашен Крылов был на обед к императрице Марии Федоровне в Павловске. Гостей за столом было немного. Жуковский сидел возле него. Крылов не отказывался ни от одного блюда. «Да откажись хоть раз, Иван Андреевич,- шепнул ему Жуковский.- Дай императрице возможность попотчевать тебя¤. «Ну а как не попотчует! - отвечал он и продолжал накладывать себе на тарелку.

         55. Крылов любил быть в обществе людей, им искренне уважаемых. Он там бывал весел и вмешивался в шутки других. За несколько лет перед сим, зимой, раз в неделю, собирались у покойного А. А. Перовского, автора «Монастырки». Гостеприимный хозяин, при конце вечера, предлагал всегда гостям своим ужин. Садились немногие, в числе их всегда был Иван Андреевич. Зашла речь о привычке ужинать. Одни говорили, что никогда не ужинают, другие, что перестали давно, третьи, что думают перестать. Крылов, накладывая на свою тарелку кушанье, промолвил тут: «А я, как мне кажется, ужинать перестану в тот день, с которого не буду обедать».

         56. Хозяин дома, в котором Крылов нанимал квартиру, составил контракт и принес ему для подписи.

            В этом контракте, между прочим, было написано, чтоб он, Крылов, был осторожен с огнем, а буде, чего Боже сохрани, дом сгорит по его неосторожности, то он обязан тотчас заплатить стоимость дома, именно 60 000 руб. ассигнациями.

            Крылов подписал контракт и к сумме 60 000 прибавил еще два нуля, что составило 6 000 000 руб. ассигнациями. «Возьмите,- сказал Крылов, отдавая контракт хозяину.- Я на все пункты согласен, но, для того чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 руб.  поставил 6 000 000. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той, ни другой суммы».

         57. Император Николай Павлович велел переменить неприличные фамилии. Между прочими полковник Зас выдал сваю дочь за рижского гарнизонного офицера Ранцева. Он говорил, что его фамилия древнее, и потому Ранцев должен изменить фамилию на Зас-Ранцев. Этот Ранцев был выходец из земли Мекленбургской, истый оботрит. Он поставил ему на вид, что он пришел в Россию с Петром III и его фамилия знатнее. Однако он согласился на это прилагательное. Вся гарниза смеялась. Но государь, не зная движения назад, просто велел Ранцеву зваться Ранцев-3ас. Свекор поморщился, но должен был покориться мудрой воле своего императора.

         58. Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаружившимся хищением, в разговоре с наследником выразился так:

            - Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.

         59. При построении постоянного через Неву моста несколько тысяч человек были заняты бойкою свай, что, не говоря уже о расходах, крайне замедляло ход работ. Искусный строитель генерала Кербец поломал умную голову и выдумал машину, значительно облегчившую и ускорившую этот истинно египетский труд. Сделав опыты, описание машины он представил Главноуправляющему путей сообщения и ждал по крайней мере спасибо. Граф Клейнмихель не замедлил утешить изобретателя и потомство. Кербец получил на бумаге официальный и строжайший выговор: зачем он этой машины прежде не изобрел и тем ввел казну в огромные и напрасные расходы.

         60. Клейнмихель, объезжая по России для осмотра путей сообщения, в каждом городе назначал час для представления своих подчиненных, разумеется, время он назначал по своим часам и был очень шокирован, когда в Москве по его часам собрались чиновники.

            - Что это значит? - вскричал разъяренный граф.

            Ему отвечали, что московские часы не одинаковы с петербургскими, так как Москва и Петербург имеют разные меридианы. Клейнмихель удовольствовался этим объяснением, но в Нижнем Новгороде случилась та же история, и разбешенный генерал закричал:

            - Что это? Кажется, всякий дрянной городишко хочет иметь свой меридиан? Ну, положим Москва может - первопрестольная столица, а то и у Нижнего меридиан!

         61. - Как это тебе никогда не вздумалось жениться? - спрашивал посланника Шредера император Николай в один из проездов своих через Дрезден.

            - А потому,- отвечал он,- что я никогда не мог бы дозволить себе, ослушаться вашего величества.

            - Как же так?

            - Ваше величество строго запрещаете азартные игры, а из всех азартных игр женитьба самая азартная.

         62. В отсутствие князя Паскевича из Варшавы умер в ней какой-то генерал, и князь был недоволен распоряжениями, сделанными при погребении. Он сделал за то выговор варшавскому генерал-губернатору, который временно замещал его. Не желая подвергнуть себя новой неприятности, осторожный и предусмотрительный генерал-губернатор пишет однажды князю Паскевичу, также тогда отсутствующему: «Долгом считаю испросить разрешения вашей светлости, как, на случай смерти Жабоклицкого (одного из чинов Польского двора), прикажете вы хоронить его». Жабоклицкий в то время вовсе не был болен, а только стар и замечательно худощав.

         63. Священник во время обедни ошибся и вместо того, чтобы помолиться «о здравии» княгини Кочубей, он помянул ее «за упокой». Она, разумеется, как всегда, находилась в церкви, и можно себе представить, какое неприятное впечатление эта ошибка произвела на женщину уже старую и необыкновенно чванную. Что же касается Строганова, то он просто рассвирепел. Едва обедня кончилась, он вбежал в алтарь и бросился на священника; этот обмер от страха и выбежал в боковую дверь вон из церкви; Строганов схватил стоявшую в углу трость священника и бросился его догонять. Священник, подбирая рукой полы своей добротной шелковой рясы, отчаянно перескакивая клумбы и плетни, а за ним Строганов в генеральском мундире гнался, потрясая тростью и приговаривая: «Не уйдешь, такой-сякой, не уйдешь».

         64. Когда всех осужденных отправили в Читу, Лунина заперли в Шлиссельбурге, в каземате, где он оставался до конца 1829 гола. Комендант, взойдя раз в его каземат, который был так сыр, что вода капала со свода, изъявил Лунину свое сожаление и сказал, что он готов сделать все, что не противно его обязанности, для облегчения его судьбы. Лунин отвечал ему: «Я ничего не желаю, генерал, кроме зонтика».

         65. Гражданский губернатор был в ссоре с вице-губернатором, ссора шла на бумаге, они друг другу писали всякие приказные колкости и остроты. Вице-губернатор был тяжелый педант, формалист, добряк из семинаристов, он сам составлял с большим трудом свои язвительные ответы и, разумеется, целью своей жизни делал эту ссору. Случилось, что губернатор уехал на время в Петербург. Вице-губернатор занял его должность и в качестве губернатора получил от себя дерзкую бумагу, посланную накануне; он, не задумавшись, велел секретарю ответить на нее, подписал ответ и, получив его как вице-губернатор, снова принялся с усилиями и напряжением строчить самому себе оскорбительное письмо. Он считал это высокой честностью.

         66. До Петербурга дошли, наконец, слухи о том, что творится в Пензенской губернии, и туда назначена была ревизия в лице сенатора Сафонова. Сафонов приехал туда вечером нежданно и, когда стемнело, вышел из гостиницы, сел на извозчика и велел себя везти на набережную.

            - На какую набережную? - спросил извозчик.

            - Как на какую! - отвечал Сафонов.- Разве у вас их много? Ведь одна только и есть.

            - Да никакой нет! - воскликнул извозчик.

            Оказалось, что на бумаге набережная строилась уже два года и что на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, а ее и не начинали.

         67. После несчастных событий 14 декабря разнеслись и по Москве слухи и страхи возмущения. Назначили даже ему и срок, а именно день, в который вступит в Москву печальная процессия с телом покойного императора Александра I. Многие принимали меры, чтобы оградить дома свои от нападения черни; многие хозяева домов просили знакомых им военных начальников назначить у них на этот день постоем несколько солдат. Эти опасения охватили все слои общества, даже и низшие. В это время какая-то старуха шла по улице и несла в руке что-то съестное. Откуда ни возьмись мальчик, пробежал мимо нее и вырвал припасы из рук ее» Ах ты бездельник, ах ты головорез,- кричит ему старуха вслед,- еще тело не привезено, а ты уже начинаешь бунтовать».

         68. Чаадаев часто бывал в Английском клубе. Раз как-то морской министр Меншиков подошел к нему со словами:

            - Что это, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете?

            - Ах, это вы! - отвечал Чаадаев.- Действительно не узнал. Да и что это у вас черный воротник? Прежде, кажется, был красный?

            - Да разве вы не знаете, что я - морской министр?

            - Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли.

            - Не черти горшки обжигают,- отвечал несколько недовольный Меншиков.

            - Да разве на этом основании,- заключил Чаадаев.

         69. Платон очень недолюбливал графа Шереметева, однако посещал иногда его великолепные обеды и праздники. Раз, когда Платон обедал у Шереметева, подали огромную рыбу.

            - Какая это рыба? - спросил граф дворецкого.

            - Лосось, ваше сиятельство.

            - Надобно говорить лососина,- заметил Шереметьев и, обращаясь к митрополиту, сказал: - Ваше высокопреосвященство, вы человек ученый, объясните нам, какая разница между лосось и лососина?

            - Такая же точно, ваше сиятельство,- отвечал Платон,- как между дурак и дурачина.

         70. Известная благотворительница Татьяна Борисовна Потемкина была слишком доступна всем искательствам меньшей братии, да и средней, особенно из духовного звания. Она никому не отказывала в своем посредничестве и ходатайстве; неутомимо без оглядки и смело обращалась она ко всем предержащим властям и щедро передавала им памятные и докладные записки. Несколько подобных записок вручила она и митрополиту Московскому Филарету. Однажды была она у него в гостях. В разговоре, между прочим, он сказал ей:

            - А вы, матушка Татьяна Борисовна, не извольте беспокоиться о просьбах, что мне дали: они все порешены.

            - Не знаю, как и благодарить ваше высокопреосвященство за милостивое внимание ваше ко мне.

            - Благодарить нечего,- продолжал он,- всем отказано.

         71. По окончании Крымской кампании князь Меншиков, проезжая через Москву, посетил А. П. Ермолова и, поздоровавшись с ним, сказал:

            - Давно мы с вами не видались!.. С тех пор много воды утекло!

            - Да, князь! Правда, что много воды утекло! Даже Дунай уплыл от нас! - отвечал Ермолов.

         72. Ермолов в конце 1841 года занемог и послал за годовым своим доктором Высотским. Разбогатев от огромной своей практики, доктор, как водится, не обращал уже большого внимания на своих пациентов; он только на другой день вечером собрался навестить больного. Между тем Алексей Петрович, потеряв терпение и оскорбясь небрежностью своего доктора, взял другого врача. Когда приехал Высотский и доложили о его приезде, то Ермолов велел ему сказать, что он болен и потому принять его теперь не может.

         73. Когда канцлер князь Горчаков сделал камер-юнкером Акинифьева (в жену которого был влюблен), Тютчев сказал: «Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв».

         74. Однажды Меншиков, разговаривая с государем и видя проходящего Канкрина, сказал: «Фокусник идет».

            - Какой фокусник? - спросил государь.- Это министр финансов.

            - Фокусник, - продолжал Меншиков. - Он держит в правой руке золото, в левой - платину: дунет в правую - ассигнации, плюнет в левую - облигации.

         75. В 1848 году государь, разговаривая о том, что на Кавказе остаются семь разбойничьих аулов, которые для безопасности нашей было бы необходимо разорить, спрашивал:

            - Кого бы для этого послать на Кавказ?

            - Если нужно разорить, - сказал Меншиков, - то лучше всего послать графа Киселева: после государственных крестьян семь аулов разорить - ему ничего не стоит!

         76. Гвардия наша, в венгерскую кампанию, ходила в поход на случай надобности, но остановилась в царстве Польском и западных губерниях, а когда война кончилась, возвратилась в Петербург, не слыхав и свиста пуль. Несмотря на это, гвардейцы ожидали, что и им раздадут медали. «Да, - сказал Меншиков, - и гвардейцы получат медаль - с надписью: «Туда и обратно!»

         77. Рассказывают, что над диваном в кабинете баснописца Крылова висела большая картина в тяжелой раме. Знакомые часто советовали ему перевесить картину на другое место, иначе острым углом при падении она может ударить прямо по голове. На все эти советы Крылов говорил:

            - При падении угол картины опишет дугу и не заденет мою голову.

         78. Муж и жена были очень скупы. Они жили в разных половинах дома, встречались только иногда в общей прихожей. Если им докладывали о приезде кого-нибудь, то оба выходили со свечами. Когда же оказывалось, что гость пришел к мужу, то жена сразу задувала свечу, экономя на этом, а гость оставался в полутьме.

         79. Графа Кочубея похоронили в Невском монастыре. Графиня выпросила у государя позволение огородить решеткою часть плиты, под которой он лежал. На что злые языки говорили: «Посмотрим, каково будет ему в день второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою решетку, а другие уж давно будут на небесах».

         80. У великого князя Павла Петровича случился сильный насморк. Врач осмотрел его и присоветовал мазать в носу на ночь салом. С того дня и в течение года прислуга получала ежедневно до пуда сала - «на собственное употребление его высочества».

         81. Нарышкии рассказывал, что как-то обратился к нему знакомый с просьбой о зачислении в дворцовую прислугу.

            - Нет вакансии.

            - Да пока откроется вакансия, определите меня смотрителем за какою-нибудь канарейкою.

            - Что же из этого будет? - спросил Нарышкин.

            - Как что? Все-таки будет чем прокормить себя, жену и детей.

         82.       Нарышкин не любил Румянцева и часто трунил над ним. Румянцев до конца жизни носил косу в своей прическе.

            - Вот уж подлинно,- говорил Нарышкин,- нашла коса на камень.

         83. Баснописец И. А. Крылов был весьма тучный, с седыми, всегда растрепанными волосами; одевался он крайне неряшливо; сюртук носил постоянно запачканный, залитый чем-нибудь, жилет надет был вкривь и вкось. Жил Крылов довольно грязно.

            Однажды Крылов собирался на придворный маскарад и спрашивал у Олениных совета, что надеть.

            - Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает.

         84. Возвращается солдат по службе. Через речку моста нет.

            Смотрит - поп на лодке.

            - Батюшка! Перевези!

            - А сколько заплатишь?

            - Да я с армии возвращаюсь. Платить нечем. Хочешь, батюшка, я тебе покажу и смех и горе.

            - Ну, давай, садись. Показывай.

            Сели в лодку, переехали на другой берег. Солдат кулаком ударил по лодке, и она в щепки разлетелась.

            - А горе где же? - спросил батюшка.

            - А во-он тебе сколько речку обходить.

            Поп еле домой добрался, попадье рассказал о силе солдата.

            - Да то же мой брат! - возрадовалась попадья.- Иди скорее и зови его в дом.

            Пригласили солдата в дом. Выпили, закусили. Поп ушел к себе в опочивальню. А солдат - к попадье. Утром просыпается поп, смотрит: солдат лежит рядом с попадьей.

            «Вот что значит родная кровь!» - думает поп.

         85. Пожилая госпожа, будучи в обществе, все время уверяла, что ей не более сорока лет. Кульковский, хорошо зная, что ей уже за пятьдесят, сказал:

            - Можно ей поверить, потому что она более десяти лет в этом уверяет.

         86.  В деревне народ перестал ходить в церковь. И говорит поп своему сыну:

            - Давай сделаем чудо!

            - А как?

            - Залезешь на колокольню с паклей, а я буду кричать: «Бог, бог! Дай огня!» А ты оттуда бросай паклю горящую.

            Приходят люди. Сын сидит на колокольне, отец-поп внизу приготовился, народу предсказывает чудо. Все стоят в ожидании, вверх головы заломили, смотрят.

            Поп перекрестился и обращается к Всевышнему:

            - Бог, бог, дай огня!

            Сын зажег факел, бросил. Факел не долетел до земли, зачадил и потух.

            - Давай еще огня! - кричит поп.

            Сын снова зажег паклю, бросил - вместо огня клуб дыма.

            Чтобы исправить положение, поп стал на колени и начал молить бога, причитать да просить чуда. Сыну надоело все это. Он перегнулся через ограждение, посмотрел вниз и крикнул:

            - Пакля вся, народ обмануть нельзя!

  87. Князь Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что они могли бы составить карманную скандальную историю времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких. В день бракосочетания императора в числе торжеств назначен был и парадный развод в Михайловском. По совершении обряда, когда все военные чины надевали верхнюю одежду, чтобы ехать в манеж: "Странное дело, - сказал кому-то князь Меншиков, - не успели обвенчаться и уже думают о разводе".

88.                Один придворный спросил Балакирева:
- Не знаешь ли ты, отчего у меня болят зубы? 
- Оттого, - отвечал шут, - что ты их беспрестанно колотишь языком. Придворный был точно страшный говорун и должен перенесть насмешку Балакирева без возражений.

89. Когда Пугачев сидел на Меновом дворе, праздные москвичи между обедом и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-нибудь от него слово, которое спешили потом развозить по городу. Однажды сидел он задумавшись. Посетители молча окружили его, ожидая, чтоб он заговорил. Пугачев сказал: "Известно по преданиям, что Петр I во время Персидского похода, услыша, что могила Стеньки Разина находилась невдалеке, нарочно к ней поехал и велел разметать курган, дабы увидеть хоть его костиЄ" Всем известно, что Разин был четвертован и сожжен в Москве. Тем не менее сказка замечательная, особенно в устах Пугачева. В другой раз некто, симбирский дворянин, бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал: "Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал".

90. - Г. комендант! - сказал Александр I в сердцах Башуцкому. - Какой это у вас порядок! Можно ли себе представить! Где монумент Петру Великому?.. 
- На Сенатской площади. 
- Был, да сплыл. Сегодня ночью украли. Поезжайте разыщите! Башуцкий, бледный, уехал. Возвращается веселый, довольныйчуть в двери, кричит:
- Успокойтесь, ваше величество. Монумент целехонек, на месте стоит! А чтобы чего в самом деле не случилось, я приказал к нему поставить часового. Все захохотали. 
- 1 апреля, любезнейший, 1 апреля, - сказал государь и отправился к разводу. На следующий год ночью Башуцкий будит государя:
- Пожар! Александр встает, одевается, выходит, спрашивая:
- А где пожар? 
- 1 апреля, ваше величество, 1 апреля. 
- Дурак, любезнейший, и это уже не 1 апреля, а сущая правда.

         91. А. М. Пушкин забавно рассказывает один анекдот из своей военной жизни. В царствование императора Павла командовал он конным полком в Орловской губернии. Главным начальником войск, расположенных в этой местности, было лицо, высокопоставленное по тогдашним обстоятельствам и немецкого происхождения. Пушкин был с ним в наилучших отношениях, как по службе, так и по условиям общежительства. Однажды и совершенно неожиданно получает он, за подписью начальника, строжайший выговор, изложенный в выражениях довольно оскорбительных. Пушкин тут же пишет рапорт о сдаче полка по болезни своей старшему по нем штаб-офицеру и просит о совершенном своем увольнении. Начальник посылает за ним и спрашивает о причине подобного поступка. "Причина тому, - говорит Пушкин, - кажется, довольно ясно выражена в бумаге, которую я от вас получил". - "Какая бумага? " Пушкин подает ему полученный выговор. Начальник прочитывает его и говорит: "Так эта-то бумага вас огорчила? Удивляюсь вам! Служба одно, а канцелярия другое. Какую бумагу подаст мне она, я ту и подписую. Службою вашею я совершенно доволен и впредь прошу вас, любезнейший Пушкин, не обращать никакого внимания на подобные глупости".